Неточные совпадения
И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель; в 1815
году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская
революция 1848
года заставила Людовика-Филиппа отречься от престола и бежать в Англию, где он и умер.] за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность.
— 1848
год —
год февральской и июньской
революций во Франции.
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго спросила меня: «Что не делаете
революцию, чего ждете?» И похвасталась, что муж у нее только в прошлом
году вернулся из ссылки за седьмой
год, прожил дома четыре месяца и скончался в одночасье, хоронила его большая тысяча рабочего народа.
— Спасибо, голубчик! Ситуация, черт ее возьми, а? И при этом мой полк принимал весьма деятельное участие в борьбе с
революцией пятого
года — понимаете?
Самгин пристально смотрел на ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами, влепленными в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих головастиков сделали «Великую
революцию», создали Наполеона. Вспоминалось прочитанное о 30-м, 48-м, 70-м
годах в этой стране.
Сто два
года тому назад под Ватерлоо ваши солдаты окончательно погасили огонь французской
революции.
— Приятно было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого
года, — говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых глаз. — Трезвеем. Спасибо немцам — бьют. Учат. О классовой
революции мечтали, а про врага-соседа и забыли, а он вот напомнил.
Бывал у дяди Хрисанфа краснолысый, краснолицый профессор, автор программной статьи, написанной им
лет десять тому назад; в статье этой он доказывал, что
революция в России неосуществима, что нужно постепенное слияние всех оппозиционных сил страны в одну партию реформ, партия эта должна постепенно добиться от царя созыва земского собора.
— Я всего второй
год здесь, жила в Кишиневе, это тоже ужасно, Кишинев. Но здесь… Трудно привыкнуть. Такая противная, злая река. И всем хочется
революции.
Улавливая отдельные слова и фразы, Клим понял, что знакомство с русским всегда доставляло доктору большое удовольствие; что в 903
году доктор был в Одессе, — прекрасный, почти европейский город, и очень печально, что
революция уничтожила его.
В истории знала только двенадцатый
год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина Вторая, еще
революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
Но особенно любил Пахотин уноситься воспоминаниями в Париж, когда в четырнадцатом
году русские явились великодушными победителями, перещеголявшими любезностью тогдашних французов, уже попорченных в этом отношении
революцией, и превосходившими безумным мотовством широкую щедрость англичан.
В продолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, о трех днях февральской парижской
революции сорок восьмого
года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах.
Старый мир, осмеянный Вольтером, подшибленный
революцией, но закрепленный, перешитый и упроченный мещанством для своего обихода, этого еще не испытал. Он хотел судить отщепенцев на основании своего тайно соглашенного лицемерия, а люди эти обличили его. Их обвиняли в отступничестве от христианства, а они указали над головой судьи завешенную икону после
революции 1830
года. Их обвиняли в оправдании чувственности, а они спросили у судьи, целомудренно ли он живет?
Года полтора после того, как это было написано, Прудон издал свое большое сочинение «О справедливости в церкви и в
революции».
Пришла
революция 1848
года и увлекла меня в свой круговорот, прежде чем я что-нибудь сделал для спасения моего состояния.
— Заметьте, — добавил я, — что в Стансфильде тори и их сообщники преследуют не только
революцию, которую они смешивают с Маццини, не только министерство Палмерстона, но, сверх того, человека, своим личным достоинством, своим трудом, умом достигнувшего в довольно молодых
летах места лорда в адмиралтействе, человека без рода и связей в аристократии.
А. И. Герцена.)] швеи и лорды, банкиры и High Church, [ортодоксальное высшее духовенство (англ.).] феодальная развалина Дерби и осколок Февральской
революции — республиканец 1848
года, старший сын королевы Виктории и босой sweeper, [мусорщик (англ.).] родившийся без родителей, ищут наперерыв его руки, взгляда, слова.
От Гарибальди я отправился к Ледрю-Роллену. В последние два
года я его не видал. Не потому, чтоб между нами были какие-нибудь счеты, но потому, что между нами мало было общего. К тому же лондонская жизнь, и в особенности в его предместьях, разводит людей как-то незаметно. Он держал себя в последнее время одиноко и тихо, хотя и верил с тем же ожесточением, с которым верил 14 июня 1849 в близкую
революцию во Франции. Я не верил в нее почти так же долго и тоже оставался при моем неверии.
К тому же правительство Бонапарта превосходно поставлено, чтоб пользоваться доносчиками всех партий. Оно представляет
революцию и реакцию, войну и мир, 89
год и католицизм, падение Бурбонов и 41/2 %. Ему служит и Фаллу-иезуит, и Бильо-социалист, и Ларошжаклен-легитимист, и бездна людей, облагодетельствованных Людовиком-Филиппом. Растленное всех партий и оттенков естественно стекает и бродит в тюльерийском дворце.
Жизнь… жизни, народы,
революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13
лет, другого 14 — уцелела!
Во Франции некогда была блестящая аристократическая юность, потом революционная. Все эти С.-Жюсты и Гоши, Марсо и Демулены, героические дети, выращенные на мрачной поэзии Жан-Жака, были настоящие юноши.
Революция была сделана молодыми людьми; ни Дантон, ни Робеспьер, ни сам Людовик XVI не пережили своих тридцати пяти
лет. С Наполеоном из юношей делаются ординарцы; с реставрацией, «с воскресением старости» — юность вовсе не совместна, — все становится совершеннолетним, деловым, то есть мещанским.
Затем разговор переменился. Февральская
революция и 1848
год вышли из могилы и снова стали передо мной в том же образе тогдашнего трибуна, с несколькими морщинами и сединами больше. Тот же слог, те же мысли, те же обороты, а главное — та же надежда.
Малую
революцию 1905
года я пережил мучительно.
Через несколько номеров журнала оказалось, что в таком эклектическом виде «Новый путь» дальше существовать не может, и был создан новый журнал «Вопросы жизни», просуществовавший всего один
год в трудных условиях начинающейся
революции.
В наступающем
году начнется страшная мировая война, Россия потерпит поражение и будет обрезана в своей территории, после этого будет
революция.
Герцен был разочарован в Западе после
революции 48
года, он оттолкнулся от мещанства Запада.
Я задолго до
революции 1917
года писал, что эта
революция будет враждебна свободе и гуманности.
Годы, проведенные в советской России, в стихии коммунистической
революции, давали мне чувство наибольшей остроты и напряженности жизни, наибольших контрастов.
В последний
год перед
революцией в Москве происходили закрытые общественные собрания.
В статье, написанной в 1907
году и вошедшей в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», я довольно точно предсказал, что, когда в России настанет час настоящей
революции, то победят большевики.
Поколение после
революции 1905
года уже не знало такого рода конфликтов, многое уже было завоевано для духовной культуры.
Летом 17
года, в стихии
революции, в Москве происходили церковные собрания, подготовлявшие епархиальный съезд и собор.
Рядом с Екатерининской больницей стоял прекрасный старинный особняк. До самой Октябрьской
революции он принадлежал князю Волконскому, к которому перешел еще в пятидесятых
годах от князя Мещерского.
В 1923–1924
годах на месте, где были «Мясницкие» меблированные комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние тюрьмы «Тайного приказа», к которому, вероятно, принадлежали они. Теперь их засыпали, но до
революции они были утилизированы торговцем Чичкиным для склада молочных продуктов.
Революция смела тюрьму, гауптвахту, морг, участок и перевела в другое место Тверскую пожарную команду, успевшую отпраздновать в 1923
году столетие своего существования под этой каланчой.
Революция 1905
года добралась до «кусочников». Рабочие тогда постановили ликвидировать «кусочников», что им и удалось. Но через два
года, с усилением реакции, «кусочники» опять появились и существовали во всей силе вплоть до 1917
года.
После
революции лавки Охотного ряда были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного ряда, что два древних дома на другой стороне площади. Сотни
лет стояли эти два дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «Старой Москве» не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки не приступил к их реставрации.
На другой день и далее, многие
годы, до самой
революции, магазин был полон покупателей, а тротуары — безденежных, а то и совсем голодных любопытных, заглядывавших в окна.
После
революции 1905
года, когда во всех клубах стали свободно играть во все азартные игры, опять дела клуба ослабли; пришлось изобретать способы добычи средств.
Наконец, 12 ноября 1922
года в обновленных залах бывшего Английского клуба открывается торжественно выставка «Красная Москва», начало Музея
Революции. Это — первая выставка, начало революционного Музея в бывшем «храме праздности».
У Григорьева была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно на Сухаревке. Сын его, будучи студентом, участвовал в
революции. В 1905
году он был расстрелян царскими войсками. Тело его нашли на дворе Пресненской части, в груде трупов. Отец не пережил этого и умер. Надо сказать, что и ранее Григорьев считался неблагонадежным и иногда открыто воевал с полицией и ненавидел сыщиков…
Выстроил его в 1782
году, по проекту знаменитого архитектора Казакова, граф Чернышев, московский генерал-губернатор, и с той поры дом этот вплоть до
революции был бессменно генерал-губернаторским домом.
То же самое произошло и с домом Троекурова. Род Троекуровых вымер в первой половине XVIII века, и дом перешел к дворянам Соковниным, потом к Салтыковым, затем к Юрьевым, и, наконец, в 1817
году был куплен «Московским мещанским обществом», которое поступило с ним чисто по-мещански: сдало его под гостиницу «Лондон», которая вскоре превратилась в грязнейший извозчичий трактир, до самой
революции служивший притоном шулеров, налетчиков, барышников и всякого уголовного люда.
Этому последнему каракозовцу немного не удалось дожить до каракозовской выставки в Музее
Революции в 1926
году.
В 1839
году умер Свиньин, и его обширная усадьба и барские палаты перешли к купцам Расторгуевым, владевшим ими вплоть до Октябрьской
революции.
То было время первой малой
революции, и журнал мог просуществовать только
год.
Поразительно, что на Соборе 17-го
года, который стал возможен только благодаря
революции, не обнаружилось никакого интереса к религиозным проблемам, мучившим русскую мысль XIX и начала XX в.
В это же время Герцен, разочаровавшийся в
революции 48-го
года, писал, что началось разложение Европы.
А между тем
революция кончилась; Марис и Фрейлиграт сидели за конторками у лондонских банкиров; Роберта Блюма уже не было на свете, и старческие трепетания одряхлевшей немецкой Европы успокоились под усмиряющие песни публицистов и философов 1850
года. Все было тихо, и германские владельцы думали, что сделать с скудной складчиной, собранной на отстройку кельнской кафедры?